Войти| Все новости Чехия: В Праге открылась персональная выставка легендарного российского художника-карикатуриста Бориса Ефимова | ||||||||
|
12/10/05 В Праге открылась персональная выставка легендарного российского художника-карикатуриста Бориса Ефимова. 105 произведений Ефимова, которому недавно исполнилось 105 лет, выставлены в галерее «У Кржижовнику». Еще 30 работ – в российском посольстве. Перед открытием выставки Борис Ефимов посетил пражскую штаб-квартиру Радио Свобода и дал интервью Ивану Толстову. Иван Толстой: Борис Ефимович, в юности, когда у человека есть выбор профессии, он колеблется между одним и другим. Вы выбрали рисование, а что, тем самым, Вы отклонили, что Вы отбросили в своей карьере? Борис Ефимов: Вы знаете, у меня как-то это складывалось очень сложно и непредсказуемо. У меня не было какого-то определенного влечения. К тому же, я даже не знал, кем быть. Сначала мне взбрело в голову стать юристом. Мне очень нравилась профессия адвоката. Тогда по стране гремели имена Карабчевского, Плевако, Грузенберга и так далее. Я думал, что это красиво, и я пойду на юридический факультет в университет. И стал зубрить латинский язык, который был необходим для поступления на этот факультет. А потом все это как-то разладилось, никакой юрист из меня не получился, и потом пришли такие события, которые диктовали совсем другие пути, другие занятия, и я поплыл по течению, которое меня привело к мой профессии художника-сатирика. Она тоже пригодилась. Иван Толстой: Борис Ефимович, а ваши первые рисунки? Ведь вы родились еще в 19-м веке, и, как Вы говорили, 95 дней прожили в 19-м веке… Борис Ефимов: Точно. Я родился в 19-м веке и считаю себя гражданином трех веков. Иван Толстой: И, стало быть, до революции, до 17-го года, Вы уже взрослый юноша и не раз держали карандаш в руках. Каковы же Ваши первые рисунки? Остались ли они? Борис Ефимов: Мои первые рисунки - это впечатления от Гражданской войны в Киеве, в моем родном городе. Там 12 раз менялась власть. Не надо это понимать так, что это было 12 разных властей. Это были основные три силы, которые друг друга сменяли, причем, не по мирному соглашению, а с боями и с бомбардировками, с расстрелами. Все это надо было видеть, переживать, иногда приходилось и в подвале посидеть несколько часов, когда шла бомбардировка города очередной властью. Поэтому детство и юношество было беспокойным, прямо скажем. Но рисование было для меня удовольствием, потому что эти все силы, которые поочередно занимали город, были очень живописные, и я их зарисовывал в присущем им обмундировании, одеянии, оружии, со всякими деталями, которые их характеризовали. Например, была такая сила - украинские националисты. Они попросту именовались петлюровцами, по имени их главаря Симона Петлюры. Это были такие папахи с длинными хвостами. Они назывались шлыки. Красные, зеленые… Это было живописно. Это было замечательно красиво. И я создал целую галерею этих властей. Правда, потом я имел неосторожность всю эту серию подарить очень достойному человеку. Это был такой критик и общественный деятель, журналист Вячеслав Полонский, который в гражданскую войну был начальником Гослитиздата. В общем, я ему это неосторожно подарил, и это пропало. Он умер, потом я приходил к вдове, просил найти. Правда, сохранились репродукции. Я попал, как вы знаете, в беспокойную эпоху. Иван Толстой: Это правда, что некоторые политические рисунки вы приходили заверять, визировать, утверждать к Льву Давыдовичу Троцкому? Борис Ефимов: Это не совсем правильно, но такое творческое общение с Троцким у меня, действительно, было. Вплоть до того, что он написал предисловие к моему первому сборнику карикатур. Это произошло так. Я сидел у него в кабинете, он перелистывал страницу за страницей экземпляра, который должен был поступить в печать. То есть собрание моих рисунков. Делал какие-то замечания. Одно хвалил, про другое говорил: «А это, знаете, немножко схематично». В общем, перелистал весь альбом и, улыбаясь, спросил: «Мне кажется, я догадываюсь, что вы бы хотели знать мое мнение. Так в какой форме вы бы хотели его получить? В виде предисловия или в виде рецензии?» Я твердо ответил: «Лев Давыдович, как предисловие», не подозревая, что потом это предисловие буду прятать. Он был тогда председателем Реввоенсовета республики, но уже начинался конфликт, начиналась борьба со Сталиным, и в этой борьбе, как вы знаете, выиграл Сталин. И неудивительно, потому что имя Троцкого тогда связывали с теорией перманентной революции. А широкая масса была сыта революцией. И мысль о том, что Троцкий будет главный – так это опять перманентная революция - и мировая, и европейская… Боже, избавь! А у Сталина была программа деловая. Производство, колхозы, и так далее. Но дружбу мы сохранили. И даже я считаю фактом своей биографии и думаю, мне этого незачем стыдиться, я его провожал в ссылку. Иван Толстой: В Алма-Ату? Борис Ефимов: Да. Мне позвонил Вячеслав Полонский, который меня с ним сосватал, и сказал: «Вы знаете, что Льва Давыдовича высылают куда-то в среднюю Азию? Вы хотите с ним попрощаться?». - «Хочу. А как это сделать?». - «Очень просто. Вы сейчас приезжайте ко мне, я вам дам связку книг, и вы их отвезете Льву Давыдовичу на квартиру». Так оно и было. Я заехал к Полонскому, он мне дал связку книг и указал мне адрес Троцкого. Это был известный дом в Гранатном переулке, где были квартиры всех вождей. И там, помню, в 5-м подъезде, на пятом этаже была квартира, которую занимал Троцкий. Меня предупредил Полонский: «Там внизу, имейте в виду, сидит сотрудник ГПУ. Но это пусть вас не смущает, он вас не остановит, он только запишет». Так оно и было. Дверь мне открыл сам Троцкий. Я вошел в переднюю, говорю: «Лев Давыдович, здравствуйте. Вот, Вячеслав Павлович прислал вам книжки в дорогу». - «А, хорошо. Спасибо, спасибо». Взял пачку и, тут же, без паузы, говорит: «Ну, вы, народ, скажите, народ, за что вы меня высылаете?». Я обалдел от такого неожиданного вопроса и пробормотал первое, что мне пришло в голову: «Отдохните, Лев Давыдович, вам надо отдохнуть». Он расхохотался: «А, это забота о моем здоровье! Ну, спасибо спасибо. Заходите». Мы зашли в примыкающую к передней комнату, уселись, и завязался довольно интересный разговор. Он говорит: «Нет, милый друг, несмотря на ваш любезный совет отдохнуть, теперь не такое время, чтобы отдыхать. Теперь время очень серьезное. Время, когда надо все наблюдать и, между прочим, Вам, карикатуристам, особенно. Вы народ зоркий, вы народ внимательный. Вам надо следить за тем, что происходит. Это очень пригодиться». Это так запечалилось во всех деталях. Я помню, вдруг, он говорит: «А ваш братец, кажется, примкнул к термидорианцам?». Он имел в виду Михаила Кольцова. Я промолчал. Я почувствовал, что побежденному и высылаемому Троцкому сейчас, вступать с ним в полемику и пытаться оправдать, что ли, что мой брат примкнул к термидорианцам не из подхалимства, а потому, что он, как большинство членов партии, предпочитал программу Сталина - производство, колхозы, ликвидация кулачества - чем перманентную революцию… Я промолчал, прикусил язык. Вот и все. Иван Толстой: Чаем Троцкий поил? Борис Ефимов: Чаем нет. И, больше того, мы с ним, когда говорили, потом вдруг запахло борщом, и откуда-то из глубины квартиры донесся женский голос: «Обед на столе!». Я встал, он встал, мы вышли в переднюю, и тут произошло нечто, что стало фактом моей биографии. Троцкий снял в вешалки пальто и подал мне. Я ахнул: «Что вы, Лев Давыдович!». - «Нет, нет, одевайте». Я, волнуясь, еле-еле попадаю руками в рукава, а потом, не скрою, я сказал: «Счастливого пути, Лев Давыдович!». Мы обнялись и расцеловались. Иван Толстой: Борис Ефимович, а были какие-то неприятные последствия у Вас от этого знакомства с Троцким? Борис Ефимов: Вы знаете, нет. Хотя арестовывали и репрессировали людей за то, что у них просто находили какую-то брошюрку Троцкого. Иван Толстой: Загадочная была эпоха. Борис Ефимов: Пестрая, я бы сказал. И так было, и сяк было. Иван Толстой: У вас есть свое собственное объяснение, почему этого взяли, но не расстреляли, этого расстреляли, этого вообще не тронули, а этого только выслали? Борис Ефимов: Я над этим часто задумывался, и не я один. И этому трудно найти объяснение. Почему моего брата, который верно служил Сталину, ему Сталин нравился. Я помню, он мне часто рассказывал, он с ним встречался довольно часто, получал от него весьма ответственные поручения. Сталин ему поручил проводить международную писательскую конференцию в борьбе против фашизма. Сначала в Париже, а потом в воюющей Испании, в Валенсии и в Мадриде, и поэтому неожиданный, внезапный арест Кольцова вызвал сенсацию. Это можно прочесть, есть такая книжка. Очень любопытная, Константина Симонова. Она называется «Глазами человека моего поколения». И там он уделяет внимание тому, что арест Кольцова вызывал полное недоумение. Это не лезло ни в какие ворота. Что говорить об этом! Это была катастрофа, которая отразилась, конечно, на мне тоже. Меня сразу ото всюду выгнали. Конечно, брат врага народа. Такая метка в те годы. Иван Толстой: И надолго выгнали? Борис Ефимов: Года на полтора. А потом так же неожиданно мне позвонили из газеты «Труд», попросили прийти и начать работать. Это был первый этап, я еще свои рисунки не подписывал. Они выходили в печати под маркой В. Борисов. Все узнавали, конечно, мой почерк и спрашивали, что это такое. Я шутя отвечал, что это означает «Временно Борисов». Так оно и было. «Труд» тогда был газетой, которая имела некоторые преимущества перед другими в смысле того, что она более свободно могла излагать о международном положении. Этим воспользовался Эренбург, который вернулся из Парижа и давал очерки в «Труд». Вроде, это не официальная газета. Это не «Известия», не официоз, а орган профсоюзов, они пишут что хотят. «Труд» значился газетой при министерстве иностранных дел. Министром иностранных дел тогда был Молотов. И мне один друг из редакции позвонил: «Приходите. Будет общее собрание, и будет Молотов». Я пришел на собрание, сел подальше. Действительно, приехал Молотов, пошел разговор о газете. Как то освещается, это. А потом Молотов говорит: «Вот эти рисунки, это не Ефимов ли рисует?». Портянкин был тогда исполняющий обязанности редактора, хорошая фамилия, такая сермяжная. Он, совершенно бледный от страха, сказал: «Да, да, Вячеслав Михайлович, это он». «Так почему же он не подписывается?». И следующий рисунок, в следующем номере я уже подписал своей фамилией и как-то уже вошел в орбиту. Пришлось многое испытать, многое пережить. Иван Толстой: А есть какие-то рисунки, которых вам было стыдно? Борис Ефимов: Да. Мне даже и сейчас стыдно за них. Но это, естественно, рисунки, где я изображал Троцкого, Бухарина, людей, которых я глубоко уважал. Я имел право это сказать, если бы я был один. Я один за себя отвечаю. Но этим бы я ведь погубил семью свою - жену, родителей, сына. Мне намекнули на это, это в «Известиях» было. Меня спросили: «Вы были на процессе Бухарина?». - «Да, был». - «Вы слышали его? Так вот нужно об этом нарисовать, как следует». Я говорю: «Так, видите ли….». Кто-то сказал: «Это что, поддержка классового врага?!». И опять, слабость характера, трусость. Я решил: в чем дело, почему я должен класть свою голову на плаху? Иван Толстой: У писателей есть такое выражение: писать в стол. До будущих времен, когда можно будет напечатать рукопись. Вам приходилось рисовать в стол? Борис Ефимов: Приходилось, но это в столе и оставалось. Иван Толстой: А теперь напечатано? Борис Ефимов: Кое-что да. Но, к сожалению, в этом столе был и такой рисунок, который меня долго преследовал. Это рисунок «Ежовы рукавицы». Какой-то маньяк мне звонил, и уже он ничего не говорил, только кричал: «Рукавички! Ежовые!». Что можно был возразить? Действительно, были ежовые рукавицы. Хотя сам Ежов очутился в своих рукавицах. Все это вспоминать, ей богу, тошно. Иван Толстой: А как рождались карикатуры на Радио Свобода? Кто-то указывал вам: вот рисуйте карикатуры на таких-то. Вот их фотографии, скажем. Борис Ефимов: Нет, этого не было. Никаких фотографий я не видел. Да и такие рисунки, которые высмеивали клевету на советский режим, на Советский Союз, занимали очень незначительное, я бы даже сказал, ничтожное место в моей работе. Иван Толстой: И, все-таки, не прибедняйтесь. Раз рисовали, значит как-то шла ваша фантазия. Вы носили куда-то их заверять, или как это было? Борис Ефимов: Вообще я свои рисунки не заверял. Я отлично понимал, что надо и как надо. Я не советовался, как нарисовать. Я был уже слишком самостоятельный мастер этого жанра и сам понимал, когда надо, что надо и как надо. Иван Толстой: А правительство как-то благодарило своего ведущего политического карикатуриста? Предоставляло вам машину с шофером, распределитель? Борис Ефимов: Этого не было, но мне присвоили звание Заслуженного деятели, потом Народного. Меня в этом смысле не обижали. Но то, что за мной числился брат, враг народа, конечно, это на мне была такая мета, которую нельзя было стереть, которую трудно было отрицать. Иван Толстой: А политика последних лет привлекает вас как автора? Борис Ефимов: Вы имеете в виду брежневскую эпоху? Иван Толстой: Начиная от перестройки и до наших дней – Ельцина, Путина? Борис Ефимов: Честно сказать, я не стараюсь ее понять, потому что это невозможно. Я считаю ее реальным фактом, который существует, и нравится он мне или не нравится, это не имеет ни малейшего значения для мировой истории. Может быть, тут много ошибок, может быть, потом я это пойму. Тут вы мне задаете вопрос, который я сам себе задаю: как это все понимать? И когда я слушаю радио или телевидение, я точно даю себе отчет, что я не разбираюсь в этом, что я не пойму, почему говорят то-то и то-то, почему делают то -то и то-то. Это как в анекдоте, когда выступают по телевидению теперешние ораторы Зюганов или Жириновский, я слушаю, вроде он говорит дельно, трудно сказать, что это не верно или это чему-то противоречит. Не знаю. Я вам скажу откровенно, думаю, что не я один ничего не понимаю в том, что происходит, кто прав и кто не прав. Есть анекдот про судью, к которому пришли двое тяжущихся. Он выслушал первого и сказал: «Да, ты прав». Тогда другой забеспокоился и говорит: «Господин судья, вы меня послушайте». - «Пожалуйста, говори». Он изложил свои претензии. Тот сказал: «Да, ты прав». Тогда жена, которая слушала в соседней комнате, вошла и сказала: «Послушай, как же это может быть чтобы этот был прав и тот был прав?». Судья говорит: «Знаешь, жена, ты тоже права». Вот этот анекдот - это, собственно, зеркало того, что во многом мы наблюдаем в нашей жизни. Иван Толстой: Но я не верю, Борис Ефимович, что вы бросили карандаш и не рисуете. С вашей энергией и с вашей трезвой ясной головой, по-моему, человек хочет продолжать свою профессию. Борис Ефимов: Да, но понимаете, этот жанр политической карикатуры, не говорю про какие-то веселые рисунки для «Крокодила», где высмеиваются человеческие недостатки, подхалимство или стяжательство. Это осталось, воры продолжают воровать, и казнокрады продолжают расхищать. Иван Толстой: То есть, вы рисуете? Борис Ефимов: Нет, я теперь вообще для журналов мало рисую, и вообще, простите, знаете, сколько мне? Иван Толстой: Всего лишь в два раза больше, чем мне. Борис Ефимов: Но вы в два раза опытнее меня. Хотя я имею за собой большой послужной список. Я многое пережил, многое видел, многое понимал, а теперь очень многое не понимаю и не стараюсь понимать. Зачем это мне? Почему я должен понимать точку зрения Зюганова или Жириновского? Пускай они говорят, что хотят. Я это воспринимаю как реальный факт, который очень мало меня трогает. Иван Толстой: Огромное спасибо, Борис Ефимович. Борис Ефимов: Я чувствую, что выгляжу в ваших глазах таким приспособленцем. Иван Толстой: Настоящий мудрец. Борис Ефимов: У вас это изнутри идет. Ладно. Спасибо за внимание. Ценю ваше внимание ко мне и ваш интерес к моим взглядам и ощущениям. Похвалиться я ими не могу. Я не скажу, что я несокрушимый борец за свои взгляды. Другие новости Чехии: Перекресток истории: золото инков в Праге
История модернизма Праги в 400-х фотографиях 31/07/08
Событие лета - 43 Карловарский кинофестиваль 24/06/08
Ночь, когда музеи ждут гостей 13/06/08
Все новости Чехия >>> |
||||||||
